David Bowie — Station to Station

 

 

 

 

Во всяком случае, Дэвида Боуи отправила в ад не его история. Это было что-то другое, и каждый может найти собственное объяснение, предъявить ему претензии, пока не поздно, а там уж как сложится. Но историю, особенно некоторые ее навязчивые моменты, странно вибрирующие маниакальным возбуждением, переписать не удастся. «Что ты можешь сказать про альбом «Station to Station»?» — спросили Боуи в одном интервью уже в 90-е. «Это мой альбом, — согласился Дэвид, — я его записал в Лос-Анджелесе… — задумался и добавил, — я читал об этом»

Текст: Валерий Постернак

Соль и Перец… так, вычеркиваем. В данном случае правильно будет — Кокаин и Перец. Броня сторонника суровой дисциплины духа, в отчаянии надетая на тонко чувствующего малейшие изменения в атмосфере хамелеона. Образ субтильного пришельца с далекой планеты рассыпался на глазах ничего пока еще не понимающей публики — яркий документ конвульсий Зигги Стардаста, бессмысленный и болезненный альбом «Diamond Dogs» (1974), наполненный шумом и тяжелым привкусом артистического разложения.

It’s not the side-effects of the cocaine

Конечно же, нет, хотя как можно доверять человеку, который, как писал Веничка Ерофеев, еще не успел похмелиться? Который сочиняет такие строчки на листах бумаги, разложенных прямо поверх стеклянного стола, усыпанного немыслимым количеством этого самого порошка? Но опять — нет. Другой писатель, портрет которого, возможно, даже висел над столом Венички (ну, хотя бы в годы юности), сказал: жизнь ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Правда, затем он застрелился.

Дэвид Боуи приложил все силы, чтобы сломать себя самого, но это оказалось не так-то просто. Он даже стал задумываться, нет ли в нем действительно чего-то такого, что обычным людям не положено?

В апреле 1975 года Дэвид Боуи приехал в Лос-Анджелес. Первые несколько недель жил в доме бас-гитариста Deep Purple Гленна Хьюза, пока тот был на гастролях, потом переехал на Сансет-Стрип к своему новому адвокату и менеджеру Майклу Липпману, в комнату для гостей, которую очень скоро стал ненавидеть.

Майкл Липпман

Лос-Анджелес и Боуи встретились в странный период жизни артиста. В Англии его публика еще не успела состариться или переключиться на других героев и ждала возвращения Зигги Стардаста. Но Зигги был мертв, останки выброшены на помойку, вчерашние бриллианты больше походили на битое бутылочное стекло; растерянный и вдруг оказавшийся неготовым к новым образам, Боуи разругался с Тони Висконти, ввязался в затяжную войну с бывшим менеджментом, дал согласие Николасу Роугу сняться в его новом фильме в главной роли вместо Питера О’Тула, записал альбом «Young Americans» (1975) и — кто бы предполагал! — получил свой первый американский хит, достигший в чарте журнала Billboard первой строчки. Говорят, что солнце не светит в задницу одной и той же собаке каждый день. Но для избранных бывают исключения. Пока Боуи барахтался в Нью-Йорке, пытаясь избавиться от контракта с Тони Дефрисом, смутная история с альбомом «Young Americans» получила неожиданное продолжение: Дэвид встретил еще одного соотечественника, пытавшегося бежать от самого себя в хаос Большого яблока, — «последнего оригинала» Джона Леннона.

Сначала слонялись по городу без дела, потом зашли в студию Electric Lady, где Карлос Аломар, недавнее приобретение Боуи, наигрывал какой-то рифф. Леннон сразу спел: «Fame!». Дэвиду понравилось, и он сочинил текст, в конце которого задал вопрос:

What’s your name?

Он действительно не понимал, кто он и как его имя. И теперь он пытался найти ответ на вопрос в Лос-Анджелесе, о котором позже скажет, что это «мерзкое место нужно стереть
с лица Земли».

В интервью Тине Браун для Sunday Times в июле 1975 года он, расслабленный жарким калифорнийским солнцем, мгновенно изменится до состояния агрессии, когда его спросят, есть ли будущее у Зигги и как его сейчас воспринимать. «Меня зовут Дэвид Боуи, — отрежет, но, подумав, добавит: — Хотя нет, я не Дэвид Боуи — экс-рок-звезда. Я просто Дэвид Боуи, временно. Кем бы вы меня не представляли, я все равно сейчас не тот. Я просто Дэвид Боуи».

Тина Браун уверяет, что музыкант проводит 24 часа в студии, работая над новым альбомом. Но на самом деле Боуи в начале лета появлялся в студии всего два раза, да и то предполагая, что сейчас начнет записывать новый альбом своего друга Игги Попа. Но сессии пришлось отменить — Игги попал в крутую передрягу, связанную с наркотиками, и стоял перед выбором: тюрьма или лечебница. Выбрал больницу. Группа, набранная для записи альбома самого Боуи, томилась от безделья в бесконечных джемах и кокаиновых вечеринках. Дэвид продолжал ломать себя прежнего. Ходил в больницу к Игги (позже тот признается, что Боуи был единственным из его друзей, кто навещал его в центре реабилитации наркоманов).

Самоубийственная диета — пакет молока в день, море кокаина и мелко нарезанный перец.

Практически не спал. И если не зависал на ночной вечеринке у Питера Селлерса, то, приняв очередную дозу, рисовал каббалистические знаки на полу своей комнаты, читал Алистера Кроули и пытался ответить на вопрос: кто он? Это через несколько лет он признается, что был на грани смерти или, как минимум, безвозвратного безумия.

Элизабет Тэйлор и Дэвид Боуи на вечеринке у Питера Селлерса

В интервью американскому журналу Crawdaddy! в 1978 году он скажет: «Один мой приятель, имя которого я называть не буду, предупредил меня, что я зашел слишком далеко. Он подвел меня к зеркалу и сказал: видишь нас? Если продолжишь в том же духе, то в один прекрасный момент твоего отражения в этом зеркале не будет». А в 1996 году без обиняков обрисует картину другому интервьюеру: «Я попросту пытался убить себя. Это все было в Лос-Анджелесе. Ужасное место… Даже такой спокойный человек, как Брайан Ино, не мог там выдержать больше шести недель».

Однако летом 1975 года он уверял журналистов, что у него уже закончены девять киносценариев (и один из них выбрал для себя Теренс Стемп), что почти готова автобиография, а альбом вот-вот появится на прилавках. Показывал незавершенные скульптуры во дворе… Оставшись наедине с собой и взбодрив свой истощенный организм кокаином, отправлялся в путешествие по очередным кругам ада в поисках… А что, собственно, он пытался найти, пока еще было не поздно?

It’s too late

— споет он через несколько месяцев. «It’s too late — to be grateful, It’s too late — to be late again, It’s too late — to be hateful». Похоже, ему уже было все равно, куда и к чему он придет. Но это был тот странный случай, когда солнце нашло ту же собаку.

Понимал, что успех песни «Fame» зависел не столько от Джона Леннона, который хоть и числился в авторах, но на самом деле придумал только название, а больше от нового продюсера — Гарри Мэслина. И это был правильное решение — выписать его в Лос-Анджелес для разруливания патовой ситуации.

Тони Висконти и Гарри Мэслин

Придя в Cherokee Studios, Мэслин был крайне удивлен, если не сказать больше. Боуи смог показать только одну вещь, хоть как-то похожую на песню, — «Golden Years». Остальное походило на кучу музыкального хлама, наигранного музыкантами в долгие часы безделья, причем половину сам Дэвид даже не слышал.

Дэвид Боуи и группа в студии

Решили начать с «Golden Years». «Я хочу спеть ее так, как сделал бы Элвис Пресли, — объявил Боуи, — только будь ко мне терпимее, я все же не такой крутой певец, как он». Эту песню Боуи придумал еще в Нью-Йорке и даже предлагал ее Элвису, но тот по каким-то причинам отказался. Аристократический белый фанк, или пластик-соул, как говорил тогда сам музыкант, — эта песня и сейчас выбивается из общего настроения всего альбома «Station To Station». Музыканты тогда собрались в студии что надо: Эрл Слик и Карлос Аломар на гитарах, Джордж Мюррей на басу, Деннис Дэвис на барабанах, Рой Биттан отвечал за клавишные инструменты. Боуи встал к микрофону и спел вокальную партию с первого раза, чем сильно удивил Гарри Мэслина.

Run for the shadows in these golden years

Основная работа над альбомом началась в ноябре 1975 года. «Сейчас мы будем записывать песню, которую я, впрочем, еще не сочинил», — заявил музыкантам Боуи, появившись на пороге студии. Возбужденный съемками в фильме Николаса Роуга «Человек, который упал на Землю», проходившими в жарком Нью-Мексико летом, взвинченный и, кажется, подобравшийся к ответу на основной вопрос во многом благодаря образу Томаса Джерома Ньютона, созданному им вместе с режиссером после основательного переосмысления сценария.

Николас Роуг

«Будь готов к тому, — предупредил его Роуг тогда в Альбукерке, — что Ньютон будет преследовать тебя еще очень долго». Но Боуи такой расклад не пугал. Примерив на себя в фильме модернизированный образ не приспособленного к земным реалиям пришельца с далекой планеты, он остался с ним на сцене и в жизни. При этом логически продолжил линию Зигги Стардаста, сколь бы парадоксально это в тот момент ни выглядело.

Теперь он мог позволить себе все — или почти все. Для Томаса Джерома Ньютона на Земле вполне нормально было быть гением. И записать гениальный альбом. Чем, вместе с Гарри Мэслином, Боуи и занялся. Заодно переименовав своего нового героя, о чем сообщил в первой же строчке заглавной песни.

The return of the Thin White Duke

Теперь он уже не был «просто Дэвидом Боуи», а исключительно Худым Белым Герцогом. Или Слабым, хрупким и ранимым в окружающей действительности, но который вернулся, чтобы «drive like a demon from station to station». Или Тонкой Белой Полоской (способной вышибить мозги), и тут уже прямая аналогия с кокаином, занимавшим первый ряд в веренице муз, толпившихся за спиной артиста. За белым порошком шли НЛО и инопланетяне, с которыми Боуи регулярно контактировал, особенно на закате, странные тени таинственных незнакомцев, выжидающих удобный момент, чтобы прикончить музыканта, баночки с мочой, хранящиеся рядами в холодильнике, потому что в ней его энергия, которую нельзя просто так вылить на помойку, свастики на окнах, агенты ЦРУ, слоняющиеся возле дома и ищущие удобный повод завербовать музыканта, тайное соперничество с Джимми Пейджем за право быть главным воплощением духа Алистера Кроули, намерения стать премьер-министром Великобритании, проведя в стране «прогрессивные» неонацистские преобразования. Что из этого было правдой, а что плодом болезненных фантазий самого Боуи или журналистов, сказать сейчас сложно. В интервью Дэвид не скупился на самые фантастические истории, запутывая всех, но прежде всего самого себя. Доктор Калифорнийского университета Тельма Мосс подарила ему уникальный экземпляр аппарата Кирлиана, и он фотографировал с его помощью золотое распятие и свой палец до принятия кокаина и по прошествии тридцати минут, отслеживая появление магической ауры. Тексты песен переполнены цитатами: «flashing no color» (оккультные символы карт таттв), «does my face show some kind of glow» (опыт фотографий, сделанных аппаратом Кирлиана), «the European canon» (отсыл к Палийскому канону — собранию буддийских текстов на языке пали), «making sure white stains» (сборник эротических стихов Алистера Кроули «Белые пятна»), «one magical movement from Kether to Malkuth» (Кетер, по каббале, первая из 10 эманаций мироздания, Древа жизни, которой соответствует состояние не-двойственности, первым рождающееся из Эйн Соф, включающее в себя активное (мужское) и пассивное (женское) начала. Малкут — царство физического), наконец, собственно «station to station», смесь аллюзий на «крестный путь» — дорогу страданий, жизнь, полную стойко переносимых бедствий, и опыт путешествия на поезде через весь Советский Союз, от западной границы до Владивостока, в 1973 году.

Эффект Кирлиана — плазменное свечение электроразряда на поверхности предметов, предварительно помещенных в переменное электрическое поле высокой частоты 10—100 кГц, при котором между электродом и исследуемым объектом возникает поверхностное напряжение величиной от 5 до 30 кВ. Эффект, подобно статическому разряду или молниям, наблюдается на любых биологических объектах, а также на неорганических образцах разного характера. Открыт в 1939 году (запатентован в 1949) краснодарским физиотерапевтом С. Д. Кирлианом (совместно с супругой В. Х. Кирлиан). Метод был назван в честь ученых, разработавших новый способ фотографирования объектов, хотя подобные опыты проводились и раньше,
например, Николой Тесла. 

В 1975 году Дэвид Боуи провел эксперимент с устройством Кирлиана, которое ему подарила профессор Калифорнийского университета Тельма Мосс.
На снимках запечатлено свечение (эффект Кирлиана) на золотом распятии
и отпечатке пальца музыканта до принятия дозы кокаина
и спустя тридцать минут. 

Худой Белый Герцог порой представляется как гремучая помесь персонажа Джоэля Грея из фильма «Кабаре» и модернизированной диско-версии английского короля Эдуарда VIII, отрекшегося в 1937 году от престола из-за женщины и получившего титул герцога Виндзорского, а также известного симпатией к нацистской Германии и личными контактами с ее ключевыми фигурами. Худой Белый Герцог, вернувшийся в Англию летом 1976 года, заявляет, что Гитлер был первой рок-звездой, а его стране не помешали бы несколько полезных преобразований из гитлеровского идеологического арсенала.

С помпой прибыв 2 мая на вокзал Виктория в Лондоне, он был встречен ликующей толпой фанатов — за эти годы его страна изменилась, новое поколение с готовностью вскидывало руки в нацистском приветствии, воспевало «анархию в Соединенном Королевстве» и слагало новый панковский миф, в котором элементы фашисткой атрибутики выглядели вполне органично. Позже Боуи открестится от всего этого («Такого со мной не было! Эти ублюдки меня просто подставили!»), станет активистом движения «Рок против нацизма»… Но переписать историю не удастся. И если ты был отправлен в ад, значит, это было кому-то нужно? Кому-то из тех, чьи духи ты вызывал по ночам, или, возможно, самой истории. Путь от Кетера до Малкута, от станции к станции, крайне болезнен.

Критики уверяют, что заглавная песня альбома «Station To Station» — самая продолжительная по времени в его насыщенной студийной дискографии. Я не проверял, но поверим им на слово. На первом американском прессе пластинки указано время звучания — 10 минут 8 секунд, что бы там ни писали потом в переизданиях или во всезнающей Википедии. Трехчастная композиция, гипнотизирующая долгим вступлением — шумом приближающегося поезда и нарастающим воем гитары Эрла Слика, неумолимо разгоняется и тащит за собой в пропасть или, может, к очередной станции. Гарри Мэслин вспоминал, что Боуи в исступлении метался по студии и вопил диким голосом, пытаясь показать Слику, как должна звучать его гитара. Чтобы добиться фидбека нужной длительности, Мэслин подключил в цепь шесть гитарных комбиков.

David Bowie — Station to Station

 

А потом, как катарсис, аристократическая «Golden Years».

В тот момент, когда записывался материал для альбома, эта песня уже вышла в виде сингла — Боуи и Мэслин были уверены, что это настоящий хит, и решили проверить свое мнение на слушателях. Компания RCA поддержала почин, выбросив на прилавки семидюймовку, которую укомплектовала композицией «Can You Hear Me?», записанной еще во время нью-йоркской сессии «Young Americans». «Golden Years» продержалась в американских чартах 16 недель, достигнув десятого места. В Великобритании она заняла восьмую строчку.

Сразу подняв градус драматического напряжения, Боуи не думает успокаиваться и завершает первую сторону пластинки проникновенной «Word on a Wing».

In this age of grand illusion
You walked into my life out of my dreams

Эта песня была задумана в Альбукерке, на съемочной площадке фильма «Человек, который упал на Землю», и даже планировалась для саундтрека. И если начальная «Station To Station» приправлена изрядной порцией гностицизма, то тут Боуи неожиданно обращается к Богу. Насколько искренним было в тот момент его религиозное чувство, особенно на фоне ночных бдений с Алистером Кроули, сейчас сложно сказать. Возможно, то была очередная роль, сыгранная актером, которым Дэвид всегда оставался, хотя и носил на шее золотое распятие, подарок Майкла Липпмана. Позже в интервью NME он скажет, что эта песня была защитной реакцией на охватившие его во время съемок фильма религиозные метания, когда он впервые в жизни серьезно задумался о Боге и Иисусе, и всяком таком, и был этим очень сильно напуган — «я был в ужасе от нахлынувших мыслей, нужно было как-то защититься, ситуация выходила из-под контроля».

Рекламный плакат фильма «Человек, который упал на Землю»

На второй стороне пластинки Боуи продолжает менять ситуационный музыкальный ландшафт — еще одна песня также написана во время съемок «TVC 15», но тут и следа нет от религиозных переживаний, лишь демоническая сущность выдуманных телевизионным изображением образов. Инспирирована она девушкой Игги Попа, не способной контролировать свою телезависимость. «Самое странное в телевидении то, что оно не может рассказать тебе обо всем по-настоящему. Да, оно показывает то, что происходит с жизнью на Земле, но скрывает главную тайну. Возможно, это и есть суть телевидения. Просто волны в пространстве» (Томас Джером Ньютон, «Человек, который упал на Землю»).

David Bowie — TVC 15

He’s quadraphonic, he’s a, he’s got more channels
So hologramic, oh my T V C one five

Эрл Слик

И вслед за голографическими иллюзиями — диско-фанк «Stay» с блистательной гитарной партией Эрла Слика, выверенной ритм-секцией на фоне душевных экзерсисов Боуи о муках утраты романтического духа. Иногда кажется, что это потерянный трек Роя Айерса с наложенной сверху партией вокала, исполненной андроидом из знаменитой книги
Филиппа Дика.

Stay — that’s what I meant to say or do something

Все та же Тина Браун в своей статье упоминает некоего приятеля Дэвида по имени Джефри, который во время интервью на полную катушку заводит пластинку Нины Симон. Достоверно неизвестно, почему вдруг Боуи решил перепеть старую песню Дмитрия Темкина и Нэда Вашингтона «Wild Is the Wind», написанную еще в 1957 году и впервые прозвучавшую в исполнении Джонни Матиса в одноименном фильме. Но можно представить, какое впечатление эта песня производила на Дэвида именно в исполнении Нины Симон, с которой, кстати, он познакомился тогда же в Лос-Анджелесе. Трактовка Симон в целом, как и интонации в конкретных моментах, слышны в версии Боуи, впрочем, поднявшего песню на недосягаемую по трагическому накалу высоту. По мне, ничего проникновеннее, ничего круче Боуи никогда больше не исполнял, хотя впереди была не менее блистательная карьера с массой музыкальных откровений. Альбом драматургически делает смертельный кульбит, заканчивая музыкальное повествование ударом под дых, после чего никакие другие звуки уже немыслимы.

we’re like creatures in the wind, and wild is the wind

«Самым сложным моментом в моей работе была запись вокальных партий, — рассказывал потом Мэслин. — Боуи в каждой песне пел по-разному — от крика до полушепота, постоянно менял фразировку и интонации, на ходу переиначивал текст. Такие вещи частями не запишешь. Приходилось искать нужные комбинации с микрофонами и надеяться, что Дэвид споет задуманное единым дублем. Но он так взвинтил себя, что как раз с исполнением проблем не было».

Дэвид Боуи возле Cherokee Studios

Cherokee Studios была оборудована современным 24-канальным пультом, и если раньше Боуи тратил на запись альбома не так много времени, то теперь он не хотел себя ничем ограничивать. «Он мог прийти и заявить, — Мэслин описывает типичную ситуацию, — мол, давай перепишем первые четыре такта. А песня уже считалась готовой! И мы переписывали. Потом спрашивал: у нас еще остались свободные треки? Давай придумаем подпевки, давай наложим вот такой эффект… И так до бесконечности. Он в это время был под впечатлением записей Kraftwerk и Neu! и пытался найти место их звучанию в своих песнях». Если по каким-то причинам Cherokee Studios была занята, Мэслин и группа посреди ночи срывалась в студию Record Plant, расположенную на другом конце Лос-Анджелеса. В тот момент Боуи ничто не могло остановить. Иногда окружающим казалось, что он сошел с ума.

Оригинальное английское издание

Оригинальное американское издание

Английское издание, начало 80-х

В некоторых пластиночных справочниках указано первое английское издание с цветной фотографией на титульной стороне обложки. На самом деле, по свидетельству Гарри Мэслина, с цветной обложкой была напечатана маленькая тестовая партия (не больше десяти штук) для внутреннего пользования компании RCA. Но Дэвид Боуи забраковал такой вариант и потребовал, чтобы фотография (кадр из фильма «Человек, который упал на Землю») была черно-белой в большой белой рамке. Промокопии для радиостанций и журналистов, а также коммерческая партия для магазинов, выпускались только с черно-белой обложкой. Впрочем, это не мешает тому, что в среде коллекционеров до сих пор циркулирует масса слухов о неких таинственных запасах забракованных, но отпечатанных копий с цветной обложкой.

Декабрь 1975 года. Дом на Голливуд-Хиллс, арендованный Боуи, — большой белый модернистский куб, украшенный двумя золотыми сфинксами. Тут он живет с лета, окруженный незаконченными скульптурами, книгами по черной магии и истории нацизма, немыслимым количеством телевизоров. Ночью внутренний дворик освещают около сотни черных свечей. Истощенный кокаиновой диетой, Дэвид только что закончил свой новый альбом, многими впоследствии признанный как минимум гениальным, но он уверен в этом уже сейчас и готов записывать саундтрек к фильму Николаса Роуга. Ему кажется, что силы его безграничны, по-другому быть не может, герой, которого он выдумал в себе, — гений, да-да, по-другому быть не может…

Для записи саундтрека он зовет Пола Бакмастера, который делал струнные аранжировки для «Space Oddity» в 1969 году, и Херби Флауэрса, сыгравшего партии бас-гитары на пластинке «Diamond Dogs». Работа начинается немедленно. Появляется композиция, что-то совершенно новое и неожиданно не похожее на то, что только что отправлено в офис RCA. Позже, в несколько измененном варианте, она появится под названием «Subterraneans» на альбоме «Low». Сочиняется масса других музыкальных набросков. Николас Роуг в восторге. Но руководство киностудии неожиданно отвергает музыку Боуи — что хорошо для поп-идола, то, по их мнению, в кино не работает. Артист поручает Майклу Липпману во что бы то ни стало уладить проблемы, но менеджеру это не по зубам. Боуи, вернее, Худой Белый Герцог терпит поражение на поле битвы, которую он не планировал проигрывать. Дэвид в бешенстве. Музыку к фильму подбирает и адаптирует Джон Филлипс, в 60-е годы ответственный за невероятный успех группы The Mamas and The Papas.

Дэвид Боуи с новой программой готовится к гастролям, во время которых произойдет его триумфальное возвращение в Англию. Но для начала он с музыкантами отправляется репетировать концертное представление на Ямайку, в студию своего приятеля Кита Ричардса Point Of View. Приземлившись на Ямайке, Боуи узнает, что гостиница для него не забронирована. После короткого телефонного разговора он увольняет Майкла Липпмана. Менеджер уходить без боя не собирается и обращается в суд с требованием возместить ему 2 миллиона потерянной прибыли по причине преждевременно расторгнутого контракта.
«Он сошел с ума», — заявляет Липпман, и близко знающие Боуи люди даже не думают возражать.

23 января 1976 года выходит альбом «Station To Station». В чарте Billboard Pop Albums он поднимается до третьего места, в Англии до пятого. Алан Джонс из Melody Maker сразу же провозглашает его «самым важным альбомом за последние пять лет», Тери Морис из Rolling Stone растерянно разводит руками — «это намного лучше, чем я мог себе представить у сегодняшнего Боуи».

И даже старый хулитель Зигги Стардаста Лестер Бэнгз пишет в Creem: «Круто иметь героев. Возможно, это самая сложная штука в нашем мире. Это гораздо сложнее, чем быть героем… Многие верные читатели нашего журнала не без основания считают, что Дэвид Боуи никогда не был моим героем. Я всегда полагал, что вся эта тема с чуваком-из-Альдебарана Зигги Стардастом — чепуха на постном масле, особенно если эту лапшу мне вешает чувак, который боится летать даже на гребаном самолете. Я считал, что он сочиняет самую фиговую лирику, которую мне когда либо приходилось слышать у поп-фигур первой величины, хотя, впрочем, переплюнуть Берни Тапина ему не удалось… Так было до сих пор. Теперь я считаю, что у Дэвида Боуи появился первый шедевр без дураков. „Station To Station“ — первый альбом, который не звучит как полное дерьмо. У него все еще нет шансов стать моим героем, для этого он недостаточно больной на голову и недостаточно черный, но теперь я с нетерпением буду ждать, что он скажет дальше».

В декабре 1976 года, на время прервав подготовку к гастролям, Боуи приезжает в Лос-Анджелес, пакует все свои вещи и отправляет их в Швейцарию. Он собирается переехать туда жить. Злые языки поговаривают, что он бежит от налогов, но сам артист уверяет, что хочет спрятаться как можно дальше от ненавистного ему Лос-Анджелеса. 28 марта он садится на океанский лайнер (Лестер Бэнгз был прав — Боуи избегал самолетов), направляющийся
в Италию.

 

 

 

 

 

 

---

 

Текст © Valery Posternak/Postertracks 2011, сокращенная версия впервые опубликована в журнале Hi-Fi.Ru №4, апрель 2011 г.