Peter Hayes

У бедняков сливные бачки в туалетах сломаны и выносят мозг грохотом обрушивающегося водопада, подвыванием, журчанием потоков, отдающих утробным эхом карстовых пещер. У богатых слив бесшумный. Ничто не должно нарушать покой. Иллюзию покоя. Смерть. Время мертвым хоронить своих мертвых. Жизнь начинается тогда, когда отчетливо видится последний день.

Текст: Валерий Постернак и Ник Макаров
Фото: Лена Авдеева/PHOTORAMA 

Постепенно избавляемся от желания все объяснить и всему дать точные определения — верного признака глупости и необразованности. Мир становится непонятным и нелогичным. Начинается собственно жизнь. Ее отмерено мало, очень мало, особенно когда оглядываешься назад — растрачено несравнимо больше. Рассыпалось в прах, отдает мертвечиной, заново не пройти и не переделать. Не стоит строить иллюзорных планов, лучше использовать каждую оставшуюся секунду — теперь-то мы знаем, как это нужно делать. Ну, или почти знаем, неважно. Пусть громко шумит туалетный бачок. На самом главном этапе такие вещи теряют свою значимость.

— Ты считаешь себя богатым человеком? — спрашиваю Питера Хейса, одного из Black Rebel Motorcycle Club.

Он только что проснулся. Лицо после неудобного дивана в гримерной комнате заметно опухло, длинные темные волосы основательно спутаны (интересно, он когда-нибудь их расчесывает?), черная джинсовая рубашка с разорванными на локтях рукавами, черные джинсы, черные мотоциклетные полусапоги, которым уже давно пора в мусорное ведро. Последний настоящий рок-герой. Почему бы и нет? Нам ведь нужны герои, особенно сейчас. Так что давай, герой, не подведи, ответь, как подобает.

Питер удивлен. Питер достает из нагрудного кармана пачку сигарет American Spirit, зажигалку Zippo, подкуривает и внимательно смотрит на меня.

— Богатым?

Задумывается. Протягивает мне сигареты.

— Будешь?

Я тоже подкуриваю. У меня своя Zippo.

— Ух, у тебя интересная зажигалка, — Питер Хейс оживляется, — я посмотрю?

Рассматривает.

— Какая-то старая…
— Вроде как еще времен Вьетнамской войны.
— Ничего себе, — удивляется Питер.

Не спеша курит. Молчит. Пытаюсь зайти с другой стороны.

— Помнишь тот момент, когда ты впервые получил деньги за музыку? На что их потратил?
— Ну конечно! Я, недолго думая, купил пачку сигарет.
— American Spirit небось?
— Что ты, конечно, нет. Купил какие-то дешевые и ядовитые. Мне приходилось сидеть на улице и играть, чтобы заработать деньги на поезд и вернуться в школу, и желательно, чтобы осталось еще и на сигареты.
— Сейчас ты больше доволен своим финансовым положением?
— Ну еще бы, теперь все стало куда круче. Теперь я легко могу купить себе сигареты, нормально питаться и, в конце концов, у меня есть крыша над головой. Вот что важно.

Честно говоря, не представляю,
как бы я справился с большой кучей денег.
Ну, понимаешь, с действительно
БОЛЬШОЙ кучей.

Выпускает несколько колец дыма и, наконец, говорит то, что и должен сказать последний рок-герой.

— Похоже, деньги меня не сильно беспокоят.

И вот что любопытно, я ему верю.

В гримерную комнату заходит Ник, мой тур-менеджер. Да-да, как же без него! (Или это я его вечный гастролер?) Жаль, он не слышал достойный ответ достойного артиста. Но просто так он не проскочит мимо важной информации, я ему обязательно потом все перескажу. Ник оценивает ситуацию. Сегодня он сама деловитость. На джинсах висит настоящая рация, или как там эти штуки для несомненно важных разговоров называются? По ней можно выяснить у кого-то там, в другой гримерке, привезли еду для музыкантов или курьер застрял где-то в свежих сугробах снега, которых в Москве перед самым концертом намело по самые уши — на радость нашим американским гостям. Наверное, голодным. Можно хоть сейчас гаркнуть в рацию: где эта чертова еда? Но кому охота услышать, что курьера замело почти у самого клуба Milk,что напали волки, съели сначала его, а потом, на десерт, и то, что он нес? За весь вечер Ник не скажет в эту штуковину ни слова, и ему никто ничего не сообщит. Мало того, он умудрится ее потерять, что неудивительно — это сейчас мы такие клевые и сама интеллигентность. К концу концерта все будет несколько иначе. Рация найдется — вещь, без сомнения, полезная. У нее ведь есть разные кнопочки — настоящий рок-н-ролл!

Ник не успел к началу разговора. Ник почти час объяснял Роберту Бину, как правильно произносить всякие русские слова. Роберт, как прилежный ученик, все записывал на большие листы бумаги, повторял, а потом, конечно же, радовал публику в зале, изрядно, кстати, заполненном. Последний концерт тура. А еще говорят — тысячный за всю историю группы BRMC. Дело серьезное.

Пока Питер Хейс спал, у нас с Ником была уйма времени, чтобы поговорить с Робертом Бином. Но я сдрейфил. Я понимал, что без вопроса о его отце не обойтись. Но еще я понимал, что не смогу его задать. И мой тур-менеджер меня не поддержал, но какие тут могут быть претензии. Хотя как раз Ник несколько лет назад, когда BRMC выступали в B2, травил байки с папой Роберта — Майклом Бином.

Michael Been

Я, конечно, совру, если буду утверждать, что это имя в России что-то значит для любителей музыки. Aorta и Lovecraft (поздняя модификация чикагских психоделиков H.P. Lovecraft) известны разве что отъявленным безумцам, провалившимся в кроличью нору доисторической американской музыки, а The Call хоть и была в обилии представлена на пластиночных сходках в середине 80-х, но вызывала нулевой интерес и часто шла в нагрузку к чему-то более модному. А ведь крутая группа была. И папа у Роберта был крутой. И апостола Иоанна в наделавшем шума фильме Мартина Скорсезе сыграл. И в последние годы ездил с BRMC как звукорежиссер. И умер чуть ли не во время концерта своего сына, на бельгийском фестивале Pukkelpop в августе 2010 года в какие-то гребаные шестьдесят лет. Остановилось сердце. Об этом стоило бы поговорить с его сыном, но мне не хватило пороху — всего полгода прошло. Я понимаю, что рок-н-ролл и всякое такое, но как-то неправильно это было бы, да?

А вот Ник, научив Роберта всяким spasibo и otlichno и, возможно, даже уже опрокинув стаканчик с чем-нибудь бодрящим (тут уже ничего не поделаешь), задает свои вопросы Питеру:
— Ты помнишь первую встречу с Робертом?

Хейс улыбается.

— Конечно. Мы встретились в школе, когда нам обоим было лет по шестнадцать примерно. По выходным я играл в баре…
— В смысле «играл»? За стойкой бара опустошая стаканы?

Вот тут Питер полностью просыпается. Встрепенувшись и взмахнув руками в рваной рубашке, взлохмачивает волосы. Еще немного, и он взлетит над диваном, на котором сидит, зависнет в воздухе, ожидая чуда. Но вовремя берет себя в руки.

— Э-э… Не говорите мне о выпивке! Мой тур-менеджер категорически запрещает пить до концерта.
— Все тур-менеджеры одним миром мазаны, — понимающе киваю я.
— Ни слова о бухле. По крайней мере, до концерта…
— Заметано, — соглашается Ник. Вот красавец, сам-то уже точно наведался к стойке бара. Мне сделать то же самое не так просто — это у Ника специальный беджик, а главное, волшебный девайс с антенной на боку.
— Так, ты играл в баре… — напоминаю я.
— А, да. Я играл на гитаре, — Питер уже ничем не выдает волнение, внезапно охватившее его секунду назад, разве что немного нервными затяжками очередной сигареты. — Как-то так случилось, что никто из моих друзей-музыкантов не пришел на выступление. Из всех знакомых в зале был только Роберт, который согласился выступить вместе со мной.
— И вы сразу решили играть вместе?
— Все случилось несколько позже.
— Подружились?
— Знаешь, тогда мы даже не пытались узнать друг друга ближе — кто что слушает и какие проблемы человечества нас беспокоят. Все, что мы делали, — часами играли на гитарах. Приятные воспоминания.
— Знаком ли ты лично с братьями Джимом и Уильямом Ридами из The Jesus and Mary Chain?
— Лично нет, но однажды я удачным образом столкнулся с ними за сценой на одном из наших первых концертов в маленьком клубе — выбегал из гримерки и случайно задел одного из них. Я вежливо извинился, но мне нужно было на сцену. Поговорить не удалось, начинался концерт. Больше я их никогда не встречал.
— А тебе интересно было бы услышать их мнение о музыке BRMC? Многие музыкальные критики пишут, что ваша музыка, особенно ранняя, определенно навеяна творчеством The Jesus and Mary Chain. Что ты думаешь по этому поводу?
— Да, я слышал что-то подобное. Мало того, кто-то спрашивал The Jesus and Mary Chain, что они думают о нас. Они вроде даже что-то хорошее сказали. Но…

Питер делает паузу, отведя глаза куда-то в сторону пепельницы:
— Хм… я заметил, что люди, которые говорят такие вещи, просто невнимательно слушали The Jesus and Mary Chain, потому что в действительности мы не звучим, как они. Журналисты часто сравнивают группы по двум-трем песнями, а это полный идиотизм, конечно. Я это называю ленивой журналистикой.

Питер поднимает голову и смотрит прямо мне в глаза.

— Придурков везде хватает. Вот спросите у них — что они вообще знают о The Jesus and Mary Chain? Хорошо, что они вообще знают это название!
— Я не только название знаю, — уверяю Питера, — было время, я заслушивался их альбомом «Darklands»…
— Молодец, — улыбается Питер.
— А мне и «Munki» нравится, — добавляет Ник.
— Я не сомневался, что вы парни что надо, — заверяет нас Питер и смеется.
— Мне вообще кажется, что в музыке BRMC гораздо больше от Джонни Кэша, — говорю я, и это чистая правда. Хотя может ли быть правда нечистой?
— Хм… — не знает, что ответить, Питер.
— Признайся, лично ты явно неравнодушен к Кэшу.

— Это правда. У меня есть почти все его альбомы на виниле. Вы будете смеяться, но в моей коллекции есть даже «Christmas Album».
— Да что ж тут смешного, — удивляется Ник. — Вот у него, — показывает на меня, — и не такое в коллекции винила встретишь.
— И это тоже правда, — соглашаюсь я. — Нет ли у тебя ощущения, что в конце 80-х Америка стала забывать о Джонни Кэше, и только благодаря Рику Рубину он превратился сегодня в большой миф?
— Честно, я не врубаюсь, почему он прекратил выступать и так долго вообще не выходил на сцену. Мне посчастливилось побывать на его небольшом концерте где-то в 2001 году в Лос-Анджелесе в клубе «Troubadour». Мне кажется, что заслуга Рика Рубина заключается в том, что он смог полностью раскрыть музыку Джонни Кэша молодому поколению. Это неплохое достижение, потому что все предыдущие четыре поколения, особенно молодежь, не воспринимали его всерьез.
— Хотел бы ты оказаться на месте музыкантов, которые записывались вместе с Джонни Кэшем во время знаменитой сессии American Recordings?
— Возможно, но куда больше мне хотелось бы предложить ему спеть нашу песню «Devil’s Waitin’». Конечно, все это достаточно сложно представить себе…
— Попробуй?
— Для начала я бы подключил ему микрофон, — Питер Хейс закрывает глаза и вытягивает вперед руку с дымящейся сигаретой, — и затем стал бы наигрывать песню… — Молчит. — Ну а после всего, наверное, можно было бы сходить за кофе и просто пообщаться.

Я слежу за его рукой, испещренной странными татуировками. Черт, я уже почти слышу, как голос Кэша рядом навевает:

I may have no Jesus I may have no soul
In prison I hear there’s time to be good
but the first thing you see is the last thing you should

Кто это сейчас пел, Питер или, святые угодники, дух Джонни? Пот выступает у меня на лбу. Что это ты тут устроил, Питер? Я достаю сигарету, закуриваю. Хейс внимательно следит за мной. Ник молчит, потом говорит:
— Если бы у тебя была возможность встретиться с кем-то из музыкантов, которых уже нет в живых, с кем бы ты хотел встретиться?
— Наверное, с Джими Хендриксом, — неуверенно отвечает Питер.
— И о чем бы ты его спросил?
— Даже не представляю, о чем бы я его спросил. Слушайте, ну вы и вопросы задаете…
— Дурацкие? Извини, если что не так.
— Да нет, все нормально, просто попробуй тут ответить что-то вот так сразу… Ну, или не Хендрикс, может, все же Джонни Кэш — достаточно сложный выбор вы передо мной поставили. Но все же я, наверное, хотел бы увидеться с Джими Хендриксом. Точно. Кто знает, спросил бы я его о чем-нибудь, мне достаточно было бы просто сидеть рядом и смотреть, как он играет.
— Попросил бы его показать какую-нибудь заковыристую партию?
— Может быть, но посидеть рядом с ним было бы тоже неплохо. Поиграть с ним — это уже вообще кажется нереальным, даже во сне.
— Как ты считаешь, насколько важен для музыканта миф — помогает он ему или, наоборот, мешает восприятию музыки?
— Не знаю, кому как, но лично я предпочитаю выбегать на улицу за сигаретами и выглядеть в толпе таким же круглым идиотом, как и все остальные вокруг, а не прятаться где-то от человеческих глаз и бояться, что со мной вот-вот произойдет какая-то фигня. Мне чужда вся эта мистификация, ее и так хватает в песнях. Но чтобы в жизни — от этого же можно сойти с ума! Не знаю, как там было у Джима Моррисона или Дженис Джоплин, для меня главное — не переиграть в игру.

— Если тебе подкрасить немного глаза и правильно сфотографировать, то получится фотография, очень похожая на известный снимок с Сидом Барреттом.
— Я не ослышался? Барретт? Ребята, вы мне льстите!
— И в мыслях не было, — ухмыляется Ник, — мы тут материал собирали для статьи о Сиде, насмотрелись всяких фотографий. При определенном освещении ты сейчас очень похож!
— Надо же, — удивляется Питер Хейс, — знаете, я большой фанат Сида. Не только как автора выдающихся песен, но и как безбашенного гитариста, чья последовательность аккордов настолько крутая, что сложно себе вообразить. Волосы рвешь на голове, задаешься вопросом — как он это делал? Не думаю, что он сам помнил, что только что придумал. Я читал, что несколько людей, которые постоянно тусовались с ним в одной квартире, часто приносили ему наркотики и насильно добавляли их в еду и напитки. А потом пытались записывать весь бред, который он там нес. Да, странный чувак был…

Питер Хейс аккуратно укладывает руки на коленках. Я, наконец, могу рассмотреть странные татуировки и даже шрамы от ожогов — такие можно получить, потушив недокуренную сигарету. Знал я в своей жизни персонажей, которые в стремной юности именно так справлялись с душевным смятением разного рода. Не все из них закончили хорошо.

— Что любишь читать? — спрашиваю я.
— Хорошую поэзию. Вот как раз прочел «Птицы, звери и цветы» Дэвида Лоуренса, отличная книга. Или вот из последнего запомнилось небольшое эссе о фламенко — интересная история о том, откуда происходит сам стиль фламенко, цыгане и вся культура игры на гитаре. К сожалению, не помню, кто автор, но я получил истинное наслаждение.
— Есть ли книги, которые ты обязательно хотел бы прочесть?
— Знаешь, я не ставлю цель прочесть ту или иную книгу. Часто интересно то, что есть под рукой. Круто взять в руки книгу и открыть ее с середины, читать первое, что попадется на глаза. Особенно это касается поэзии.

— Если говорить о влиянии поэзии или литературы вообще на творчество BRMC, то что повлияло по-настоящему? Эдгар Аллан По, Лавкрафт или, например, Амброз Бирс?
— Как ни странно, готическая поэзия и литература не сильно сказались на нашем творчестве. Куда больше нас влечет к поколению битников, чем ко всякой невнятной чепухе, и тем более тому, что писали в Америке в 60—70-е годы. Потому что поэзия битников по-настоящему злая. Это борьба с обществом и правительством. Опять же, это всего лишь мое видение, литературные критики, наверное, высмеют меня.
— А тебе не все равно?
— Ты прав, в данном вопросе мне все равно.
— Ну, Сан-Франциско, считай, родина и главное убежище битников, да? Скажи, остались ли там все эти кофешопы и прочие места, где битники собирались? Вообще что-то после них осталось или все ушло безвозвратно?
— Кофешопы с тех времен еще есть, и когда-то я даже достаточно часто их посещал. Но потом я понял, что чувакам, которые там тусуются, наплевать на литературу, они вообще об этом не говорят. Там собираются какие-то школьники, старающиеся подражать внешнему образу битников, напяливая на себя немыслимые наряды, чтобы хоть как-то походить на тех, кто действительно творил литературу в те далекие годы. Меня это сильно обломало.

На этом месте начинается и наш облом, хотя никто не обещал, что мы попадем на тихую товарищескую беседу о литературе битников и всяком таком. На сцену, похоже, вышла группа разогрева — кто-то из наших, но никто понятия не имеет, как они называются и что это такое. На двери гримерной комнаты висит расписание, где просто указано — Local band. Говорить невозможно.

Желаем Питеру удачного концерта. Ник еще о чем-то договаривается с Грантом Гелтом, менеджером BRMC. В коридоре сидит в наушниках Леа Шапиро, курит и что-то там рассматривает на экране своего компьютера. Роберт Бин сидит на диване и, похоже, старательно учит русские слова, которые ему продиктовал Ник. Мне срочно нужно к стойке бара. Там, уже не с первым стаканом в руке, меня встречает Илья Миллер, немного дальше дымит сигаретой Кондуков, а еще… в общем, знакомых лиц хватает. Многим не терпится посмотреть на последних героев рок-н-ролла.

I may have no Jesus I may have no soul I may have no Jesus I may have no soul
I may have no Jesus I may have no soul I may have no Jesus I may have no soul
I may have no Jesus I may have no soul I may have no Jesus I may have no soul
I may have no Jesus I may have no soul I may have no Jesus I may have no soul
I may have no Jesus I may have no soul…

Бац!

И тут я обнаруживаю себя опять за кулисами рядом с Питером Хейсом, который с довольной улыбкой держит в руках стакан с виски. Вокруг какие-то люди, много людей, все возбуждены.

— Эй, дайте нам сюда бутылку! — кричит Питер кому-то в толпу.

Возле нас возникает Грант Гелт и протягивает Хейсу стопку вкладышей из последнего CD группы:
— Давай подписывай.
— А виски?
— Получишь, когда подпишешь.
— Одна подпись — порция? — уточняет Питер.
— Подписывай, — ухмыляется менеджер и показывает бутылку бурбона.

Закончив с автографами, музыкант наливает мне и наполняет свой стакан.

— Какой самый крутой концерт ты видел в Москве? — спрашивает меня.
— Хороший вопрос, — мне приходится напрячь память. — Наверное, это были King Crimson…
— Отличная группа! Они были в Москве?
— Да, но давно. Или вот еще очень понравился Энтони Хэгарти.
— А это кто?
— Ты не знаешь, кто такой Энтони Хэгарти?
— Не-а.
— Ну и черт с ним.
— Ну и черт с ним, хотя, возможно, он тоже хороший парень.
— Он сейчас уже ничего не знает, кроме виски, — смеется проходящий мимо Роберт Бин.
— Пошло все…

Выпиваем…

— Сможешь двумя словами описать себя? — спрашиваю я.
— Ну ты загнул!
— А что такого?
— Опять загоняешь меня в тупик. Есть ли два слова, которыми я могу описать себя? Наверное, есть — «полный дурак».
— Прямо вот так?
— Ты рассчитывал услышать что-то другое?
— Я ни на что не рассчитывал.
— Спроси еще что-нибудь такое.
— Запросто. Что больше всего ненавидишь?
— Быть полным дураком, — сразу отвечает Питер Хейс и смеется, а потом добавляет: — А если серьезно, больше всего мне не нравится то, что наш мир переполнен людьми, которые постоянно врут.

В клубе начинается дискотека. По коридору табуном идут полуголые длинноногие танцовщицы в боевой раскраске, все как минимум на голову выше нас с Питером. Музыкант провожает их взглядом и подмигивает мне. Потом вдруг становится грустным.

— Хочу домой.

Это действительно последний концерт тура
и действительно тысячный за всю историю
существования группы
Black Rebel Motorcycle Club.

Завтра утром самолет унесет последнего рок-героя в Лос-Анджелес, где ему и положено находиться. Так уж распорядилась история. Что касается меня, то, как написал в своем последнем письме Амброз Гвиннет Бирс, я отправляюсь отсюда в неизвестном направлении.

 

 

 

 

 

 

 

 

---

 

Текст © Valery Posternak/Postertracks 2011, сокращенная версия впервые опубликована в журнале Hi-Fi.Ru №4, апрель2011 г.

Фото © Lena Avdeeva/PHOTORAMA 2011 (except «Michael Been»)