Nick Drake: Five Leaves Left

Тело — хрупкая скорлупа, временная и бесполезная. «…страшно подумать о будущем — опять одиночество, опять затхлая ненужная жизнь». В том-то и дело, что именно так, мать твою, все представлял, именно так. Взрослый человек, который до сих пор не научился смотреть по сторонам, перед тем, как перейти улицу.

Текст: Валерий Постернак

 — Ты что думал, записал альбом, проснулся утром и — бац!, знаменит? — удивленно спрашивает Ника Джон Мартин. Они бредут по пустынному парку, желтые, красные, багровые, коричневые листья обильно рассыпаны осенью под ногами. Тихо. Ни малейшего намека на ветер.

— В том-то и дело, мать твою, — неожиданно срывается Ник, — в том-то и дело, что именно так я все и представлял.

Хотя это уже не начало дня. Все началось в девять утра, без надоедливых истерик будильника или стука в дверь. Все началось гораздо раньше, если честно, но сегодня всего лишь очередной день, неизвестно зачем начавшийся.

Очень давно все могло начинаться иначе.

Из городка Экс, по дороге, петляющей вдоль Лазурного берега в сторону Марселя несся Ford Cortina GT, управляемый Риком Чаркиным, выпускником одной из частных школ в Хартфорде, а сейчас прожигающего время под видом парижского студента. Собственно, это имя можно было и не упоминать, и ничего примечательного с этим человеком после 1967 года (а автомобиль катит по южному берегу Франции именно весной 1967-го) мной не замечено. Все дело в том, что на заднем сидении сидит Ник Дрейк, закинутый LSD, расслабленный, красивый, добрый, совершенно не замкнутый, талантливый, да и просто — клевый чувак, у которого впереди столько всего завораживающего своей крутизной. Рядом гитара. В маленьком рюкзаке тетрадка с текстами собственных песен и несколько книг. Так, что там? Ага — ну, конечно же Артюр Рэмбо и Достоевский… «…он все-таки уверен, что он первый музыкант во всем мире. Уверьте его, что он не артист, и я вам говорю, что он умрет на месте как пораженный громом…»

Да, в тот момент в Танжере, куда через Испанию вкатился Ford с Ником Дрейком и его приятелями, уже и следа не было от странного приюта Брайона Гайсина «1001 ночь». В 1956 году Танжер, прибежище зарвавшихся авантюристов всех мастей, искателей духовного просветления и вообразивших невесть что о себе битников, музыкантов и просто шарлатанов от искусства, потерял независимость и вошел в состав Марокко. «Туризм атаковал древние культуры, как сифилис. Фотоаппараты высушили душу тем, что украли образы святых мест… Кем был я?» Но волновал ли через одиннадцать лет такой же вопрос Ника, развалившегося на заднем сидении автомобиля, только что впервые в жизни попробовавшего настоящий танжерский гашиш и переживающего нешуточный трип, хотя в этом деле толк знал, как казалось, и что-то невнятно вещающего о тайном смысле «Конца детства»… так вот, волновал ли его этот вопрос? Не знаю. Возможно, в тот момент ему было бы даже не интересно услышать ответ и на «Кем ты будешь?»

Автомобиль довез парней до Марракеша, и, проголодавшись, они нашли французский район, выбрали приличный ресторан и завалились внутрь. Нужно было срочно зализать раны, перегруппировать мысли, набить желудки, покурить.

И на тебе, совсем рядом, вне всякого сомнения, английская речь. И точно, знакомая шляпа!
— Ух ты, так это же Сесил Битон! — прошептал Чаркин, — но это все фигня, смотри, кто с ним…

Ник посмотрел в ту сторону, куда показывал Рик, и увидел Мика Джеггера, Кита Ричардса, ага, так, эту девушку он тоже вроде знает, точно — Анита Палленберг, и кто-то еще, кто-то там еще… Тысяча миль позади, как целая жизнь, несколько пачек «Ризлы» истрачены, миллионы звезд чужого неба высмеяли миллион бредовых юношеских идей, произнесенных в пути, и вот случайное место, где просто нужно было прийти в себя, но божественный свет, исходящий от апостолов мира, о котором сам и не мечтал еще, кем ты будешь? Да-да, кем ты будешь, и желательно за одну ночь? В том то и дело, мать твою, что тогда все так и представил, потому что эта встреча в задрыпанном марокканском ресторане ничем иным как откровенным знаком судьбы быть не могла.

Рик подвалил к Роллингам, и те с удивительной легкостью пригласили парней к себе за стол. Если это знак, а как еще иначе, то по-другому и быть не могло.
— А он у нас тоже музыкант, — сообщил Джеггеру Рик, — забавные песни сочиняет.
— Так спой, — смеется Мик, — ты вооружен, я вижу.
И действительно, все это время в руках гитара, с которой не расставался, и вот уже поет, одну, вторую, еще несколько. «Отличные песни, чувак, — хлопает по плечу Кит, — откуда такие аккорды?»

Зачем сегодня, 24 ноября 1974 года, он обо всем этом вспоминает? И то, в чем признался Джону Мартину, кому он мог еще сказать? Ни маме, ни отцу, ни сестре, ни даже Джо Бойду.

А ведь именно Джо сделал то, что получилось, и получилось так и не иначе. Нет, в самом деле, разве что-то могло быть по-другому? Хотя сначала Ник познакомился с Крисом Блэкуэллом. Осенью 1967 года, как раз после возвращения из французского Экса, как раз после путешествия в Марракеш, как раз после странной встречи с Роллингами, как раз после всякого такого, Ник Дрейк взял свои демо-записи и отправился в офис Island Records на Basing Street.

Тогда все было проще — его принял сам Блэкуэлл.

Они сидели в кабинете Криса и слушали записи — и «черт, этот симпатичный парень действительно мне понравился, было в нем что-то такое, чего не было у других, и что он сам же через пару лет полностью потерял». Это Блэкуэлл скажет позже, а тогда, прослушав ранние версии «Time Has Told Me» и «The Thoughts Of Mary Jane» он лишь развел руками и попросил наведаться через шесть, может, восемь месяцев. Он не знал, что делать с этой музыкой. В то время Island Records, еще совсем недавно маленькая независимая компания, специализирующаяся на поп-соул, ритм-н-блюз, калипсо и, иногда, джазе в исполнении темнокожих артистов, которым и гонорар-то не нужно было платить зачастую, взяла курс на самые модные движения в лондонской клубной среде: белый блюз-рок, арт-рок, прогрессив.

В каталоге уже значились Traffic, Spooky Tooth, Jethro Tull, но ничего подобного тому, что сочинял и пел этот Ник Дрейк, у Блэкуэлла не наблюдалось, ну разве что Джон Мартин, а тут дела шли так себе, без особого ажиотажа. Что он должен был сказать этому девятнадцатилетнему парню? Он действительно не понимал, что с этим делать.

Но кто-то умный и циничный сказал, что если ты чего-то стоишь, тебя все равно найдут. Не уточняя, конечно, что с тобой потом будет. Найдут, да. Через пару недель, в канун Рождества на одном многодневном фестивале, где не было гримерных комнат, и все артисты тусовались у сцены, на ступеньках, в зале среди публики, Эшли Хатчингс увидел выступление застенчивого парня, исполнявшего удивительно волнующие песни.
— Привет, я Эшли Хатчингс из Fairport Convention, — сказал и протянул парню руку, как только тот сошел со сцены.
— Ох!.. черт, ничего се… хм, а я Ник Дрейк!
— Как с тобой можно связаться?
Ник продиктовал телефонный номер. Эшли записал, а на следующий день отдал его своему менеджеру Джо Бойду. Так незатейливо имя Дрейка оказалось в записной книжке человека, дружбы или хотя бы знакомства с которым добивалось половина Лондона. По крайней мере, та половина, которая терзала гитары, отращивала волосы и до потемнения в мозгах слонялась по клубам.

Без Джо Бойда не было бы Ника Дрейка, говорят одни. Есть категорически несогласные — именно Джо не дал раскрыться уникальному таланту Ника, загнал его в тупик и привел…

Куда привел, к стати? Сегодня утром Ник как раз об этом опять думал, хотя в который раз ворошить все эти хитросплетения из событий, поступков, недосказанностей ему не очень хотелось. Но ведь выложил в сердцах Джону то, что накипело, и от чего спрятаться уже не получалось, и слова эти должны были иметь какой-то смысл. И они явно их имели, если копнуть, копнуть глубже, но так не хочется думать об этом. Рядом с кроватью томик, эссе об абсурде, Альбер Камю «Миф о Сизифе». Протянул руку, смахнул с книги баночку с лекарством, открыл в самом начале, прочитал: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос философии». Закрыл, положил книгу, встал, протер глаза. Подниматься с постели не хотелось. В голове вертелась фраза, как-то брошенная Джо Бойдом, которого он еще недавно считал своим вторым отцом — «Что я могу еще для него сделать?» Действительно, что?  Вчера можно было поговорить об этом с Мартином, но не получилось. Можно поехать в Лондон, но зачем? Он ненавидел Лондон, ненавидел с такой же силой, с которой любил его в 1968 году. Лондон убивает меня, Лондон убивает меня, к черту Лондон, он убивает меня… Что я могу еще для него сделать.

Но тогда казалось, что может и может очень многое. После короткого телефонного разговора они встретились в офисе компании Бойда Witchseason на Charlotte Street. Ник принес с собой новые записи: «I Was Made To Love Magic», «Time Has Told Me», что-то из старого. Джо слушал эти записи снова и снова, смотрел на этого парня, а в голове сверлила назойливая мысль — вот оно, это точно оно! Джо Бойд знал, что скажет Крису Блэкуэллу, с которым плотно сотрудничал в последнее время.

Что я делал в то самое время, когда Джо слушал мои песни, а потом разговаривал с Крисом? — вспоминал Ник, — ну, конечно, вернулся в свою опостылевшую комнатушку в общежитии в Кембридже.

На стене плакат с портретом Джими Хендрикса, на проигрывателе пластинка Вэна Моррисона «Astral Weeks», рядом приятель по имени Брайан Уэллс, студент медицинского колледжа, в руках какой-то там по счету косяк. Но все не то, давно уже все не то и не так. Сейчас завалятся соседи и предложат — а давай, пойдем и закинемся по-взрослому! Но он знает, что они под этим понимают: пойдут в ближайший паб и нажрутся до слюней. Нет, все не то. Рука тянется за очередным листочком сигаретной бумаги «Ризла», что в нее забить — еще есть и достаточно, вчера привез из Лондона. Открывает упаковку, но вместо очередного сигаретного листочка натыкается на бумажку с надписью «Осталось пять листов». Так, надо пойти купить новую упаковку, с пятью порциями долго не протянешь. Кстати, отличное название для альбома. Если повезет, если повезет, если им это нравится, и ему все же повезет. И если так будет, он обязательно назовет альбом именно так.

Преподаватели отмечали его незаурядные способности и невероятное нежелание учиться. Первый год в Кембридже он закончил плохо, если не сказать еще хуже. Совсем не об этом мечтал его отец — Родни Шатллуорт Дрейк, человек удивительной судьбы, человек, которого реалии Британской империи заставили провести половину жизни в Бирме и Индии в роли трудолюбивого и преданного менеджера Bombay Burmah Trading Company.

В Бирме в 1937 году он женился на Мери Ллойд. Впрочем, в семье будущую маму Ника все звали Молли. В 1944 году у четы Дрейков родилась дочка Габриэлла, а в 1948 году в больнице Рангуна появился на свет Николас Родни Дрейк. В 1952 году Родни Дрейк уволился из BBTC и переехал с семьей, прихватив с собой и няню, в поместье Фар Лис в Танворт-ин-Арден, что в Уорвикшире. Вскоре отец занял одну из ключевых позиций в знаменитой Wolseley Engineering. Это все к тому, что проблем с деньгами у семьи Дрейков не было. Даже больше, Ник Дрейк жил в богатой семье, хотя его этот момент ни капли не волновал. Ему это было не интересно. В тот момент, когда он мечтал о своем первом альбоме и, да, конечно, стать знаменитым музыкантом и, желательно, за одну ночь, прибыль компании, в которой работал его отец (получая серьезный процент с продаж), составлял 27 миллионов фунтов. В 2006 году рыночная стоимость Wolseley Engineering составляла 5 миллиардов фунтов.

Да, Ник мог считать себя богатым юношей, хотя отец его вроде и не баловал, но ни в чем не отказывал. Только самому Нику ничего от отца было не нужно. Один и тот же вельветовый пиджак, заношенные джинсы, видавшие виды ботинки. Все, что удавалось получать от Джо Бойда и Island Records, Ник тратил на гашиш и книги. Денег у отца он не просил. Это было принципиально. Это был осознанный нигилизм в отношениях отцы-дети, и подтверждение своим убеждениям он нашел в одной русской книге. Он примерял на себя образ Базарова, а его отец мог вслед за Николаем Петровичем сказать: «Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы, мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю». Хотя Родни Дрейк вряд ли читал Тургенева.

Денег у отца Ник не просил, но учился там, где хотели родители. Учился спустя рукава, сбегал во Францию, якобы изучать французский язык, но все больше практиковаться в игре на гитаре и в искусстве принимать наркотики, путешествовать в Марракеш, читать Достоевского, Камю, запрещенного в Англии Берроуза, сочинять песни.

Песни, которые неожиданно понравились Джо Бойду,
и в конце летних каникул 1968 года
он подписал с Ником контракт.

Теперь к стипендии добавились еженедельные 10 фунтов, и это была его маленькая победа.

Ник при первой же возможности срывался в Лондон, сорок пять минут на поезде, ходил по клубам, но больше всего любил зависать дома у своей сестры Габриэллы, начинающей актрисы — у нее всегда тусовалась масса интересного народу.

Джо Бойд не хотел делать еще один фолк-альбом, и это нравилось Нику Дрейку. И еще Нику нравилось то, что Бойд делал с The Incredible String Band. И еще Нику нравился Джон Вуд, отличный звукооператор — он сразу нашел с ним общий язык. «Ник точно знал, что он хочет, — вспоминал потом Вуд, — и если это не получалось, то он готов был повторять до бесконечности, пока не получал нужный результат. Это было непросто, но я понимал его и пытался помочь». На Old Church Street Ник терзал себя и свою гитару, а Джон Вуд редкий по тем временам восьмиканальный пульт в студии Sound Techniqes, которую он сделал своими руками вместе с Джеффом Фростом, звукачем из BBC. Партии второй гитары пытался записать Ричард Томпсон, но что-то было не так. В Morgan Studios попробовали наложить партии флейты, но опять все не то: получался «очередной фолк-альбом». Джо Бойд позвал Ричарда Хьюсона, только что сделавшего впечатляющую аранжировку для Мэри Хопкинс и работавшего над оркестровыми партиями «Let It Be» The Beatles. Услуги Хьюсона стоили недешево, и когда Бойд услышал то, что сделал аранжировщик с песнями Дрейка, тихо промямлил: «Ну… слишком мейнстрим, никакого настроения». Ник тогда подошел к Джо и сказал:
— Слушай, у меня в Кембридже есть один приятель. Он уже аранжировал мои песни. Лучше я пока не слышал.
— Мне не нужны в студии любители, — огрызнулся Бойд, — мне не нужны твои приятели из Кембриджа. Ты должен звучать не хуже, чем Леонард Коэн.
— Будет лучше, — тихо сказа Ник.
Через две недели Бойд слушал в студии, как Ник поет «Way To Blue» в сопровождении струнной секции в аранжировке Роберта Кирби, и не верил свои ушам. Джон Вуд загадочно улыбался. Песня закончилась, Джо посмотрел на Вуда:
— Ты знаешь…
— Я знаю, — прервал его Вуд, — я даже уверен — это просто фантастика.
— Да, — проговорил тихо Бойд, — это действительно что-то!

Но Роберт Кирби не понимал, что делать с песней «River Man». Смотрел на Ника, переводил взгляд на Бойда и разводил руками: «Я знаю, что хочет Ник, но я тут бессилен». Бюджет компании Witchseason опять подвергся внушительному обрезанию — Бойд позвал еще одного модного аранжировщика, Гарри Робинсона. Принял участие в записи и Дэнни Томпсон, на тот момент участник группы Pentangles, в которой играли два гитарных героя — Берт Дженш и Джон Ренбурн, которых Ник боготворил. А еще совсем недавно Дэнни проехал с туром по Англии в составе группы Тима Бакли, еще одного кумира Ника. Закинулись, поиграли, опять закинулись. Ник не совсем помнил этот момент.

Но кто может кинуть камень в его сторону, кто может сказать, что альбом «Five Leaves Left» не получился? Да, ему тяжело далась фотосессия с Китом Моррисом для обложки. Да и сама обложка, которую сделал Дэнни Халперн, штатный дизайнер Witchseason, вообще не вписалась в реалии конца 60-х с их буйством психоделических фантазий и странных художественных революций. Такая обложка вполне сошла бы для очередного джазового исполнителя, на которых в свое время набил руку Халперн, но никак не для фантастических песен Ника Дрейка. Но что он мог сделать? Тут все решал Джо Бойд.

Ник зашел в гости к сестре, молча бросил пластинку на диван, постоял, вышел. Уже тогда он понимал — ничего не происходит. Журналы и радио не заметили очередной пластинки в каталоге Island Records. Покупатели не обращали на нее внимание на полках магазинов. Мир не перевернулся. Даже не дрогнул. Вообще ничего. Если ты хочешь потрясти мир, убедись для начала, что это ему нужно.

Все шло не так. На сцене он чувствовал себя, как на электрическом стуле. Публика его не замечала. Его песни были никому не нужны, как и он сам со своими проблемами. Он начинал ненавидеть этот город. Лондон убивает меня, Лондон убивает меня, к черту Лондон, он убивает меня… «Что я могу еще для него сделать».

Он еще смог сделать два альбома, которые…
ну, конечно же, опять оказались
никому не нужны.

Ник еще раз прочитал строчки Альбера Камю, выходить никуда не хотелось. Включил проигрыватель, долго думал, какую пластинку выбрать. Остановился на Бранденбургском концерте Баха, пластинке, которую привез все из того же Экса. Сколько сегодня воспоминаний о нем, отличное было время. Недавно вот выбрался в Париж, увиделся с Франсуазой Арди, хотя за весь вечер не смог выдавить из себя и двух слов. Не знал, что ей сказать. Ну, у нее все хорошо. Она что-то рассказывала про невероятный успех Элтона Джона, а он вспоминал, как тот, еще тогда называвшийся Реджинальд Дуайт, исполнил для какого-то проекта Джо Бойда его песню «Day Is Done», превратив ее в забавный боевик. Съел две капсулы с лекарством, закурил. Добавил громкости. Отец тут нашел для меня работу, что-то связанное с компьютерами, но на собеседование так и не сходил. Как-нибудь схожу, подумал, как-нибудь. Отец у меня хороший, и никакой я не нигилист, чушь. Просто я устал, нужно выспаться, как следует. Может быть, завтра все наладится. Когда расставались с Джоном Мартином, Ник вдруг неожиданно спросил:
— А ты как борешься с депрессией?
— Ну… никак не борюсь, — помедлив ответил Джон, — выпью, покурю и сажусь играть на гитаре.
— А я вот гитару видеть больше не могу, — признался Ник.
— Ну, ты это зря. Это единственное, что есть у нас, старик. Поверь мне, это то, что потом вспомнят через много лет.

Да уж, вспомнят. Недавно звонил Блэкуэлл, у него теперь мой контракт, намекал на новый альбом. Но записывать нечего. И зачем? Сам же проговорился, что за эти годы они продали не больше трех тысяч пластинок всех моих альбомов. Джо Бойд в Америке, да и не сильно хочется его видеть. Он ведь так и не понял, что я хотел быть музыкантом.

Выкурил еще одну сигарету. Нет, с такими мыслями не уснуть. Полистал записную книжку с текстами песен. Внутри лежало незаконченное письмо Софии, девушке, с которой действительно хотелось, пусть не часто, но все же видеться. Проглотил еще несколько порций, повертел в руках баночку с оранжевыми капсулами. Триптизол. Единственное, что помогает. Может, еще?

 

 

 

Five Leaves Left

Time Has Told Me

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Paul Harris — piano
Richard Thompson — electric guitar
Danny Thompson — bass

Строй гитары Ника До-Соль-До-Фа-До-Ми. Ричард Томпсон явно имитирует манеру игры Джерри Гарсиа (Grateful Dead), что придает вроде как примитивному вальсу с прозрачным текстом о любви привкус «Лета Любви» из далекого и никогда не виданного Ником Фриско.

River Man

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Harry Robinson — string arrangement

Все тот же эксцентричный строй гитары До-Соль-До-Фа-До-Ми, который так удивил в свое время Кита Ричардса. Размер 5/4 (кто не дружит с музыкальной грамотой, может вспомнить знаменитую джазовую пьесу Дейва Брубека). Депрессивная поэтика, полная таинственных аллюзий, обрамлена мистической и иногда даже совершенно упаднической аранжировкой Робинсона, точно уловившего настроение Ника. Такого музыкального решения не постеснялся бы и сам Фредерик Делиус, особенно в последние годы жизни, во времена своей 3-ей сонаты для скрипки. Некоторые критики усматривают связь таинственной Бетти в тексте с Бетти Фой, героиней поэмы «Слабоумный мальчик» Вильяма Вордсворта, которую любил читать еще во времена колледжа Ник. В тексте, напечатанном на конверте и взятом из ранней версии песни, есть строчки, что Бетти «не имела времени стильно улыбаться или умереть, хотя и пыталась». На записи Ник Дрейк поет другую строчку, об отце, что породило массу спекуляций о некоей детской травме, которую музыкант предпочел скрыть. Раннюю версию можно услышать на записях, сделанных Робертом Кирби еще в Кембридже и изданных на альбоме «Made To Love Magic» (2004).

Three Hours

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Danny Thompson — bass
Rocki Dzidzornu — congas

Внутри конверта оригинального издания эта песня обозначена как «Sundown». Друг Дрейка, Джереми Мейсон, клянется, что эту песню Ник посвятил ему. Якобы Ник, когда подарил ему пластинку, сказал, — вот это про тебя, — хотя так и не объяснил, в чем смысл текста. Хотя Мейсон видел откровенные намеки на его безудержный аппетит к любовным похождениям, особенно в обыгрывании имени Джакомо (как у Казановы) и в строчках «в поисках хозяина, в поисках раба», хотя критики видят в теме «хозяин/раб» отсыл к Гегелю. Хотя, как они могут знать, о чем говорили в студенческие годы Ник и Джереми? В тексте на конверте опять расхождения с тем, что поет Ник: вместо напечатанного «одна надежда на неудачу» звучит «надежда на успех». Свидетели записи говорят, что сам Ник неожиданно изменил эту строчку после третьего дубля, естественно, никому ничего не объясняя. Раннюю версию с флейтой можно услышать на альбоме «Made To Love Magic» (2004). Строй гитары Ре-Ля-Ре-Соль-Ля-Ре.

Way To Blue

Nick Drake — vocal
Robert Kirby — string arrangement

Изначально планировалось, что это будет заглавная песня альбома. Голос Ника тут больше напоминает манеру пения Колина Бланстоуна (Colin Blunstone) из группы The Zombies в песне «Rose For Emily» (альбом «Odessey and Oracle» 1968 год). Именно после записи этого трека Джо Бойд понял, что Роберт Кирби — гений (по его собственным воспоминаниям).

Day Is Done

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Robert Kirby — string arrangement

Сначала оркестровую аранжировку для этой песни сделал Ричард Хьюсон — получилось что-то вроде тягостной похоронной процессии, в которой гитара Ника совсем потерялась. Роберт Кирби предложил свою версию, которая и осталась на пластинке — аранжировка явно навеяна струнным квартетом из битловской «Eleanor Rigby». Текст наполнен откровенно шекспировскими аллюзиями об упущенных шансах, которые иногда выписывает судьба и «нет времени все начать опять». Эту песню исполняет Элтон Джон на нереализованном коммерчески сборнике «Warlock Sampler».

Cello Song

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Clare Lowther — cello
Danny Thompson — bass
Rocki Dzidzornu — congas

Строй гитары Ми-Ля-Ре-Фа-диез-Си-Ми. Текст песни похож на некий пазл, из крошечных деталей складывается образ молодого человека, витающего в облаках юношеских мечтаний, и нет уже никакой причины хотеть чего-то реального. Похоже на плач Ника, переживающего утрату детских иллюзий и пытающегося спрятаться в мире новых иллюзий с очередным косяком.

The Thoughts Of Mary Jane

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Robert Kirby — string arrangement

Тот же гитарный строй, что и в «Cello Song». У этой песни было несколько версий. На одной из них (издана на различных сборниках аут-тейков) можно услышать невнятную гитарную импровизацию Ричарда Томпсона, на другой, с откровенно измененным темпом — слащавую оркестровую аранжировку Ричарда Хьюсона. В конечном счете Роберт Кирби сделал свою версию со струнным квартетом и флейтой. Как и Бетти в «River Man», Мэри Джейн — еще одна таинственная девушка, «небесная принцесса», которая «рассказывает свои истории ветру».

Man In A Shed

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Paul Harris — piano
Danny Thompson — bass

История о бедном юноше, которому так хочется быть с женщиной, живущей в «огромном доме». Ник без обиняков объявляет, что «мужчина, это я, а женщина — это вы», хотя общий настрой текста вполне жизнерадостный, без намеков на депрессию и беспросветность взаимоотношений позднего Дрейка с окружающим миром. Раннюю версию, только под гитару, можно услышать на сборнике «Time Of No Replay». Для  альбома известный джазовый пианист Пол Харрис выжал замечательный развязано-самодовольный аккомпанемент на фоне свингующей гитары Ника, настроенной Ре-Соль-Ре-Соль-Ре-Соль.

Fruit Tree

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Robert Kirby — string arrangement

Одна из самых ярких и пророческих песен Ника Дрейка, уже осознающего, что никому он не нужен, пока жив. Только тьма способна подчеркнуть яркие лучи, только смерть раскрывает уникальность ушедшего. Блестящая аранжировка Роберта Кирби, строй гитары Си-Си-Ре-Соль-Си-Ми.

Saturday Sun

Nick Drake — vocal, acoustic guitar
Danny Thompson — bass
Tristan Fry — drums, vibraphone

Сначала Ник Дрейк придумал партию вибрафона на фортепиано, но во время одной из сессий ее переиграл Тристан Фрай, известный джазовый перкуссионист, позже — участник группы Sky. Неожиданно позитивный финал альбома, особенно на фоне депрессивной «Fruit Tree».

 

Песни, не вошедшие в альбом «Five Leaves Left»

Time Of No Reply

Была записана в декабре 1968 года, одна из любимых песен Ника, с прекрасной аранжировкой Роберта Кирби, но именно сам Дрейк настоял, чтобы ее не включали в альбом. Он считал, что она очень сильно похожа на «The Thoughts Of Mary Jane».

Magic

Эту песню сейчас все знают как «Made To Love Magic» или даже как «I Was Made To Love Magic», хотя сам Ник называл ее просто «Magic» и так же подписывал в своих тетрадях с текстами. Для нее делал аранжировку Ричард Хьюсон, но она была забракована. С этой задачей блестяще справился Кирби, но неожиданно Дрейк решил не включать ее в альбом — он хотел, чтобы на пластинке была всего одна песня, в которой он не играет на гитаре, а поет в сопровождении оркестра. Выбор пал на «Way To Blue».

Joey

Еще одна песня, посвященная загадочной девушке, возможно Джо Д’Арси, с которой Ник дружил во французском Эксе. Сохранилась версия этой песни, записанная в самом начале сессии. Но дальше дело не пошло.

Clothes Of Sand

Незаконченная работа. Написана во времена путешествия в Марракеш и наполнена наркотическими аллюзиями, не несущими точного смысла.

---

P.S.

Для популяризации авторов, у которых были контракты с Warlock Publishing, Джо Бойд решил выпустить сборник песен от лучших своих сочинителей. Он планировал записать песни Джона Мартина, Майка Херона (Incredible String Band), Эдда Картера (Beach Boys) и Ника Дрейка. Бойд хотел разослать популярным исполнителям и их менеджерам эту пластинку, в надежде, что кто-то из популярных артистов обязательно захочет исполнить ту, или иную песню. Для записи он собрал лучшие свои силы: Джим Капальди (Traffic) на барабанах, Пэт Дональдсон (Fotheringay) на басу, Саймон Никол (Fairport Convention) на гитаре, Линда Петерс — вокал, и в качестве пианиста и еще одного певца — Рег Дуайт (Reg Dwight), только что выпустившего свои первые пластинки под именем Элтон Джон. Аранжировки сделал Дел Ньюмен, который зарекомендовал себя в качестве блестящего мастера во время работы над альбомом Кэта Стивенса «Tea For The Tillerman».

Элтон Джон уже знал песни Ника Дрейка. По его словам, он тогда был по уши влюблен в альбом «Five Leaves Left». Но все же он исполнил песни «Way To Blue», «Day Is Done», «Time Has Told Me» и «Saturday Sun» так, как будто они были просто взяты из его альбома «Tumbleweed Connection», максимально адаптировав их под собственную манеру исполнения.

Запись прошла на студии DJM на New Oxforf Street. Впрочем, из затеи Джо Бойда так ничего и не получилось. Говорят, было напечатано сто промо-копий, без конверта, на пластинках обычный в таких случаях белый лейбл. Неизвестно доподлинно кому и как раздавал эти копии Бойд, но никто песни Ника Дрейка так и не стал исполнять в то время.

Сейчас настоящий винил (иногда всплывают подделки), так называемый Warlock Sampler, фантастическая редкость. За последние десять лет на eBay появлялись пять или шесть копий. Последняя из них была продана в 2004 году за 3 тыс. USD.

Elton John — When The Day is Done

Elton John — Time Has Told Me

Elton John — Way to Blue

 

 

 

 

 

 

---

Текст © Valery Posternak/Postertracks 2011, сокращенная версия впервые опубликована в журнале Hi-Fi.Ru №3, март 2011 г.